Сент-Ронанские воды - Страница 116

116

Итак, повторяю тебе — у меня почти нет сомнения, что каковы бы ни были притязания Мартиньи, будет нетрудно с ним сговориться и заставить его покинуть Англию. Еще легче будет сделать это, если он действительно питает к мисс Кларе Моубрей такую романтическую страсть, как ты говоришь. Мы без труда убедим его, что, согласится она принять руку твоей милости или нет, ее мир и душевный покой явно требуют того, чтобы он уехал из Англии. Положись на меня, я найду способ поколебать его, а для успеха твоих планов ведь не существенно, что разделяет вас с Мартиньи — расстояние или могила. Существенно же то, что первое ты можешь обеспечить с честью и вполне безопасно, а второе если и будет достигнуто, то ценою того, что все, замешанные в такое дело, окажутся на положении отверженных и навлекут на себя заслуженную кару. Скажи одно слово, и к тебе явится твой признательный и преданный Генри Джекил».

Автор сего увещания в эпистолярной форме получил со следующей почтой такой ответ:

«Мой признательный и преданный Генри Джекил пишет мне в выспреннем тоне, которого отнюдь не требуют обстоятельства. Да разве, о мой подозрительный советчик, я не повторял сто раз, что искренне раскаиваюсь в этом глупейшем поединке и твердо намерен смирить свой нрав и впредь быть осторожнее? Для чего же ты напустился на меня со своей бесконечной проповедью насчет отверженности, кары, братоубийства и так далее? В смысле аргументации ты ведешь себя как мальчик, который застрелил своего первого зайца и не поверит, что тот убит, пока не выстрелит в него вторично. Ну и адвокат вышел бы из тебя! Ты так долго распространялся бы по поводу самого пустячного дела, что в конце концов несчастный, замученный судья решил бы дело вопреки справедливости только ради того, чтобы как-нибудь тебе отомстить. Если я должен повторять сказанное уже раз двадцать, то знай: я не намерен обойтись с этим субъектом так, как обошелся бы со всяким другим. Раз уж в жилах его течет кровь моего отца, пусть она спасет шкуру, унаследованную им от его матери. Итак, приезжай безо всяких дальнейших условий и уговоров. Странное ты все же существо! Прочитав твое письмо, можно подумать, будто ты сам обнаружил, что можешь быть мне полезен в качестве посредника и сам нашел доводы, которыми во время переговоров с этим субъектом его легче всего убедить покинуть страну. Да ведь это же путь, намеченный мною в моем последнем письме! Ты нахальнее самых нахальных цыган, ибо не просто присваиваешь мои мысли, переворачивая их так, чтобы они казались твоими, но ко всему еще, вооружившись ими, преспокойно являешься клянчить у ворот их законного родителя! Никто не сравнится с тобой в умении похищать чужое изобретение и приспосабливать его на свой лад! Как бы то ни было, Гарри, но, если не считать некоторого тщеславия и самоуверенности, ты честнейший из всех достойных доверия людей и по-своему даже умный, хотя отнюдь не такой гений, за какого ты себя выдаешь. Я согласен на твои условия, приезжай, и как можно скорее. Хотя у тебя хватило великодушия не упоминать о данном мною обещании, я по-прежнему считаю его в силе. Твой Этерингтон.

Р. S. Должен сделать одно небольшое предупреждение — никому в Харроугейте не называй моего имени, не говори ни о своем намерении встретиться со мной, ни куда направляешься. Что касается причины твоего путешествия, то призывать тебя к молчанию на этот счет я считаю даже излишним. Не знаю, естественно ли такое беспокойство для тех, кому приходится действовать втайне, или же природа наделила меня чрезмерной подозрительностью, но я никак не могу избавиться от мысли, что за мной беспрестанно наблюдает какой-то неуловимый соглядатай. Хотя я старательно скрыл свое намерение приехать сюда от всех, кроме тебя, которого я не могу подозревать в болтливости, оно стало известно этому Мартиньи, и он очутился здесь еще до меня. Мало того — я не сказал ни слова, не сделал ни намека относительно моих видов на Клару, но здешние сплетники уже пустили слух о предстоящем браке между нами еще до того, как я поговорил об этом с ее братом. Правда, в таком обществе, как здесь, только и говорят, что о замужествах да женитьбах, и эти разговоры, встревожившие меня оттого, что они соответствуют моим личным планам, может быть являются лишь неопределенными слухами — порождением местных пересудов. Тем не менее я чувствую себя как та несчастная женщина из старинной повести, которая чувствовала, что за нею следит через портьеру некий глаз.

В последнем моем письме я забыл тебе сообщить, что во время оного празднества меня узнал старый священник, совершивший надо мною и Кларой обряд бракосочетания около восьми лет назад. Он настойчиво обращался ко мне как к Вэлентайну Балмеру — меня знали тогда под этим именем. Теперь мне вовсе не хотелось доверяться ему, и потому я просто отбросил его, как бросают старую перчатку. Это было тем легче, что мне пришлось иметь дело с одним из самых рассеянных людей, какие когда-либо спали с открытыми глазами. Я уверен, что убедил его, будто все ему почудилось и что на самом деле он меня никогда прежде не видел. Таким образом, твой благородный упрек насчет моих былых намеков о том, насколько далеко зашло дело у влюбленных, является совершенно беспредметным. В конце концов если сказанное мною было не очень-то правдиво — а я согласен, что несколько преувеличил, — то, полагаю, это уж по вине Мартиньи. Я убежден, что ему все благоприятствовало — и чувство и удачнейшие обстоятельства.

Вот, Гарри, этот постскриптум, длиннее, чем само письмо но заканчиваю я тем же припевом: приезжай, и поскорее».

116