— Мое имя! Ну, память у вас, значит, вроде гончей Пэта Мэртафа, которая упускает зайца, еще не поймав его. Вы моего имени никогда и не слыхали. Я зовусь Тачвуд. Что вы скажете об этом имени теперь, когда узнали его?
— Я не особенно хороший знаток фамилий, — ответил Джекил, — и для меня безразлично, зоветесь ли вы Тачвуд или Тачстон. Но мне сдается, что я задерживаю вас, сэр. В гостинице завтрак уже почти закончен, а прогулка, наверно, вызвала у вас аппетит.
— Вот он и пригодится мне ко второму завтраку, можете быть уверены, — сказал Тачвуд. — Я пью утренний кофе, как только спущу ноги с постели и суну их в бабуши — так всегда делают на Востоке. Никогда не пью за завтраком ихнего чаю: в гостинице подают не чай, а воду с молоком, честное слово. Что же до медленной ходьбы, то у меня недавно был приступ подагры.
— Вот как? Очень за вас огорчен. Но если вы не расположены завтракать, то я, наоборот, голоден. Так что пожелаю вам всего наилучшего, мистер Тачстон.
Но хотя молодой воин прибавил шагу, навязчивый спутник не отставал от него, проявляя живость, отнюдь, казалось бы, не соответствующую его возрасту и телосложению, и притом не переставая говорить, словно он желал доказать, что легкие его ни в малейшей степени не страдают от быстрой ходьбы.
— Что ж, молодой человек, если вы любитель пройтись бодрым шагом, я от вас не отстану, и к черту эту подагру. Ваше счастье, конечно, что вы молоды, но думаю, что по дороге от Старого городка до вод я прошагаю не медленнее вас, всей стопой, — только, разумеется, не бегом. При равном весе я на дистанцию в милю не отстал бы и от Баркли.
— Честное слово, вы благодушнейший старый джентльмен, — сказал Джекил, замедляя шаг. — И раз уж мы путешествуем вместе, хотя необходимости в этом я не вижу, мне, пожалуй, придется убавить ради вас парусов.
С этими словами он, видимо придумав новый способ избавиться от докучного спутника, приостановился, достал сафьяновый портсигар, закурил сигару с помощью карманного огнива и двинулся дальше, пуская сколько мог дыма прямо в лицо навязчивому спутнику.
— Vergee Sie, mei Herr, — сказал он, — ich i erzoge im kaierliche Diet, mui rauche ei klei weig .
— Rauche Sie immerfort, — ответил Тачвуд, доставая, в свою очередь, внушительную пенковую трубку, которая свисала на цепочке с его шеи в нагрудный карман, — hae auch mei Pfeifche, ehe Sie de liee Tof !
И он принялся возвращать своему спутнику если не пыл его, то, во всяком случае, дым — мощными клубами и притом с лихвой.
«Черт бы побрал старого мошенника, — подумал Джекил, — он слишком стар и толст, чтобы обойтись с ним по методу профессора Джексона. Ей-богу, не знаю, что с ним делать. Он тоже со здешних вод — надо держаться с ним похолоднее, не то от него уже никак не отвяжешься».
В соответствии с этим решением он зашагал дальше, посасывая сигару с таким рассеянным видом, как у самого мистера Каргила, и не обращая ни малейшего внимания на Тачвуда. А тот тем временем продолжал болтать так, словно обращался к самому внимательному слушателю в Шотландии — например, к любимому племяннику богатого старого холостяка-ворчуна или к адъютанту генерала, похожего на заржавленное ружье и повествующего об американской войне.
— Итак, сэр, вы видите, что я могу поладить с любым случайным попутчиком, ибо какими только способами я не путешествовал — от каравана до простой тележки. Но лучше всего быть в самом избранном обществе, и потому я счастлив, что повстречался с таким приятным для меня джентльменом, как вы. Серьезное, внимательное выражение вашего лица на поминает мне Элфибея: вы можете говорить ему что-нибудь по-английски или на любом другом языке, о котором он понятия не имеет, можете читать ему Аристотеля, — ни один мускул на его лице не дрогнет. Дайте ему только его трубку, и он будет сидеть на подушке с таким видом, будто понимает каждое сказанное вами слово.
Капитан Джекил с легким раздражением отбросил окурок сигары и принялся насвистывать арию из оперы.
— Ну вот, а сейчас вы просто вылитый маркиз де Рокамболь, еще один из лучших моих друзей: пока вы ему что-нибудь говорите, он все время свистит. Он уверяет, что привык к этому во время террора, когда люди радовались, что могут свистеть, доказывая тем самым, что шея у них не перерезана. Кстати, поскольку речь зашла у нас об именитых людях, — что вы думаете об этой истории между лордом Этерингтоном и его братом или кузеном, как некоторые считают?
При этом вопросе Джекил вздрогнул, проявив такую степень волнения, которая, если бы здесь присутствовал кто-нибудь из его великосветских друзей, нанесла бы смертельный удар его притязаниям на место среди избранных.
— Какой истории? — спросил он, едва ему удалось обрести некоторое самообладание.
— Как! Вы не знаете последних новостей? Фрэнсис Тиррел, которого все общество еще недавно считало трусом, оказывается, такой же порядочный человек, как любой из нас. Он отнюдь не скрылся из боязни, как бы сэр Бинго Бинкс не перерезал ему глотку, а как раз в тот самый момент делал доблестную попытку умертвить своего старшего брата, или более законного брата, или двоюродного брата, или какого-то другого столь же близкого родственника.
— Мне кажется, вы введены в заблуждение, сэр, — сухо сказал Джекил, стараясь вновь вернуть себе обличье равнодушного человека.
— Мне говорили, — продолжал Тачвуд, — что секундантом у них во время поединка был некто Джекил. Славный малый, сэр, один из тех изысканных джентльменов, которым мы платим за то, что они полируют мостовую на Бонд-стрит и смотрят на пару грубых сапог и шерстяных чулок так, будто те, кто их носит, не принадлежат к числу людей, оплачивающих этих джентльменов. Впрочем, я полагаю, что главнокомандующий уволит его в отставку, когда узнает о происшедшем.